У вдовы было 2 дочери: старшую, похожую на мать лицом и злым нравом, она любила, а младшую — умницу и красавица — нет. Младшая дала напиться фее, и та одарила девушку чудом: слова красавицы превращались в драгоценности. Мать отправила туда же старшую, но та лишь нагрубила фее, и получила в презент слова, которые превращались в жаб и змей. Вдова обвинила во всем младшую и хотела ее избить, но девушка убежала. В лесу бедняжка встретила принца и вышла за него замуж. Старшая до того надоела даже родной матери, что та выгнала ее в лес, где она и умерла с горя.
Одна из фундаментальных вещей Пелевина построена вокруг одного из самых фундаментальных психологических образов, вокруг архетипа квадрицы. В одной палате психиатрической больницы лежат четверо больных. Каждый поочередно рассказывает свою историю или, точнее, не историю, а описывает свой мир. В одном из миров соответствующий персонаж вступает в алхимический брак с Западом (психический больной Просто Мария — с Шварценегером). В другом — в алхимический брак с Востоком (Сердюк — с японцем Кавибатой). Один из миров — это мир главного героя, Петра Пустоты, который вместе с Василием Ивановичем Чапаевым и с Анной воюет на Восточном фронте (центральный мир повествования). Четвертый мир (рассказчик — свихнувшийся бандит Володин) сам распадается на четыре составляющие части личности рассказчика: внутренний подсудимый, внутренний прокурор, внутренний адвокат и «тот, кто от вечного кайфа прется». Повторная четверица как бы усиливает центральную символику произведения для тех читателей, которые не поняли её из символической фигуры четырех больных в одной палате.
Как всегда, Пелевин продемонстрировал мистическое мастерство писателя, в котором буйное фантазерство про три попытки дедушки Ленина пробраться через патруль совмещено с яркими сочными образами юнкеров-наркоманов и бравого офицера, который слишком кичится благородством всех своих поступков, чтобы контролировать подчиненных и пресечь то разложение, которое, впрочем, уже поздно останавливать — Россия срывается с края ущелья именно в тот момент, который описал Пелевин.
Омон Ра вобрал в себя все достоинства, присущие произведениям Пелевина: непредсказуемый сюжет, глубокий смысл и оригинальность символики. Этот роман, как большинство пелевинских книг, оставляет читателю широкое поле для поиска трактовок.
Омон Ра — это история о советском мальчике Омоне Кривомазове, с детства мечтающем о небе, который поступил в летное училище, а потом попал в отряд космонавтов, готовящихся к полету на луну. Но не стоит забывать, что автором этого произведения является концептуалист и постмодернист Виктор Пелевин, а это означает, что все не так просто. Более того, все очень и очень сложно.
Как уже говорилось выше, интерпретировать этот роман можно по-разному. На мой взгляд, одной из задач, которую ставил перед собой Пелевин при написании этого произведения, была попытка обличить тоталитарную систему, существовавшую в Советском Союзе. Космос, являющийся центральным образом в романе — это коммунизм.
Первоначально мне показалось, что этот рассказ — не более чем легкая шутка, простая развлекалка для автора, а заодно и для читателя. Но, вспомнив, что у Пелевина ничего не бывает просто так, я стал внимательней присматриваться к тексту, пытаясь за деревьями увидеть лес. А лес-то стоял, шелестел листвой и не очень расстраивался, что я его не замечаю. Ба! Да вот же он, — вскрикнул я, обернувшись по сторонам и обнаружив, что забрел в самую чащобу. Философская идея, затронутая в этом рассказе оказалась столь фундаментальной, до такой степени глубокой архетипической, что она присутствует практически в каждом произведении мало-мальски приличного писателя (прилично сочиняющего прозу). Но Пелевин нашел для раскрытия идеи неожиданную форму, которая как нельзя лучше подходит для него. Дело в том, что автор посвятил рассказ принципу Ян — Инь. Мужское, светлое, твердое и так далее противостоит женскому, темному, мягкому в любой паре взаимоотношений, какие когда-либо возникали на Земле. Но Пелевин выбрал отношения не двух мужчин и не двух женщин, а двух пар… как это по научному называется… тьфу! Какая гадость!
Рассказ напоминает развернутую рецензию на «Что делать?» Чернышевского. Немного запоздала, правда, рецензия-то, но выполнена классно, мастерски. Героиня в должности туалетной уборщицы, рассуждающая о философских материях и стремящаяся изменить мир (!) — это такая же фантастика, как первоисточник. Известно, что Чернышевский родился в том же году (1828), что и Жюль Верн. Оба фантасты, но до такой степени различны… Верном кто в детстве не увлекался? Человек фантазировал, сочинял новую технику, которая потом стала явью, но не скрывал, что лишь выдумывает свои прекрасные миры. В одном месте даже воду сделал минус 6 градусов по Цельсию. Приятное развлечение детства, расширяющее кругозор. А Чернышевский описал каких-то пластмассовых людей, стремящихся социально переустроить общество. И чем все кончилось? Или так: «Что сделали?» — Все в дерьме!
«Дерьмовый апокалипсис» — так можно было бы назвать произведение Пелевина, а, может быть, и так: «Вера Павловна — продолжатель великого дела Чернышевского». Но автор назвал «Девятым сном…» Сон ли это? Или это реальность? Нет, это дерьмо вокруг нас, если я правильно понял Пелевина.
Правда, тема слишком гротескно реализована.
Тибетская книга мертвых переложена Пелевиным на советский язык. Они умерли и им читают книгу-инструкцию, как нужно себя вести первые сорок дней свежеумершим. А они советские до такой степени, что никак не могут поверить, что уже умерли — продолжают сочинять рационализаторские предложения, ходить скопом в заводскую столовую, оформлять дурацкую стенгазету. Тяжко неверующим принять новую роль, роль умершего. Вот им и подают информацию в адекватной форме — в виде советского репортажа по радио «Вести из Непала».
«Ты, Ваван, не ищи во всем символического значения, а то ведь найдешь». — С такими словами Фарсейкин обращается к главному герою книги Татарскому. Или, скорее всего, это автор обращается к критику, предвосхищая разоблачение замысла. А я не внял предупреждению, стал искать и нашел.
Найти было сложно, — слишком много камуфляжа, призванного замаскировать главное содержание романа. Ну, ничего, я к этому успел привыкнуть. Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Ан нет, не то! Взять хотя бы «испанскую коллекцию живописи». Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче, — нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с «Одномерным человеком» Герберта Маркузе. Бумажки с печатями — вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца.
Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели. Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора. Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи перестали гонять в луга стадо.
Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало ещё труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта — портрет её отца, а вот эта — маленькая, в золотой раме, — подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной».
Максимова со Сташевским, Алексеем и Винклером в этот порт загнал жестокий осенний шторм. Молодые люди жили в дрянной гостинице, набитой моряками и проститутками, проводили время в дешевых тавернах. Сташевский громил русскую литературу, спорил с Алексеем о судьбах России. Вспоминали недавно умершего Оскара. Старик преподавал им в гимназии немецкий, но досуги посвящал музыке и часто говорил: «Скитайтесь, будьте бродягами, пишите стихи, любите жен-шин…»
Однажды в греческой кофейне Максимов, уже основательно отведав сантуринского и маслянистой «мастики», вдруг сказал светловолосой красавице за соседним столиком, что она прекрасна, и поставил рядом свой стакан: «Давайте меняться!» «Вы не узнали меня?» — спросила она. Это была Хатидже. Максимов познакомился с ней несколько лет назад на каникулах. Она училась в шестом классе гимназии. Он врал ей о пароходах, моряках и Александрии — обо всем, о чем пишет теперь. Хатидже родилась в Бахчисарае, но была русской. Татарским именем звали её в детстве окружающие. После гимназии жила в Париже, училась в Сорбонне. Здесь она в гостях у родственников и надеется, что теперь они будут часто видеться. После нескольких встреч Максимов и Хатидже провели вечер в компании его друзей. Была музыка, стихи, «гимн четырех», «их» гимн: «Нам жизнь от таверны до моря, От моря до новых портов»… Сташевский сказал, что теперь это «гимн пяти». По пути домой девушка призналась, что любит Максимова. С этого момента его не покидало ощущение силы. Любовь наполнила смыслом все внутри и вокруг.
