Первой книге предпослано обращение к читателю, где Монтень заявляет, что не искал славы и не стремился принести пользу, — это прежде всего «искренняя книга», а предназначена она родным и друзьям, дабы они смогли оживить в памяти его облик и характер, когда придет пора разлуки — уже очень близкой.
Книга I

Глава 1. Различными способами можно достичь одного и того же. «Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо — человек»,

Сердце властителя можно смягчить покорностью. Но известны примеры, когда прямо противоположные качества — отвага и твердость — приводили к такому же результату. Так, Эдуард, принц Уэльский, захватив Лимож, остался глух к мольбам женщин и детей, но пощадил город, восхитившись мужеством трех французских дворян. Император Конрад III простил побежденного герцога Баварского, когда благородные дамы вынесли из осажденной крепости на своих плечах собственных мужей. О себе Монтень говорит, что на него могли бы воздействовать оба способа, — однако по природе своей он так склонен к милосердию, что его скорее обезоружила бы жалость, хотя стоики считают это чувство достойным осуждения.

Тексту пьесы предшествует авторское посвящение герцогу Орлеанскому, единственному брату короля.

Братья Сганарель и Арист безуспешно пытаются убедить друг друга в необходимости измениться. Сганарель, всегда угрюмый и нелюдимый, осуждающий причуды моды, попрекает своего старшего брата за легкомыслие и щегольство: «Вот истинный старик: он ловко нас морочит / И черным париком прикрыть седины хочет!» Появляются сестры Леонора и Изабелла в сопровождении служанки Лизетты. Они продолжают обсуждать братьев, не замечая их присутствия. Леонора заверяет Изабеллу, что будет её поддерживать и защищать от придирок Сганареля. Братья вступают в разговор — Сганарель требует, чтобы Изабелла вернулась домой, а Леонора и Арист пытаются уговорить его не мешать девушкам наслаждаться прогулкой. Сганарель возражает, он напоминает о том, что отец девушек перед смертью вверил их попечению братьев, «Предоставляя нам себе их в жены взять / Иль по-иному их судьбой располагать».

Пьесу предваряет посвящение Генриетте Английской, супруге брата короля, официального покровителя труппы.

Авторское предисловие извещает читателей о том, что ответы осудившим пьесу содержатся в «Критике» (имеется в виду комедия в одном действии «Критика «Школы жен»«, 1663 г.).

Два старинных приятеля — Кризальд и Арнольф — обсуждают намерение последнего жениться. Кризальд напоминает, что Арнольф всегда смеялся над незадачливыми мужьями, уверяя, что рога — удел всякого мужа: «…никто, велик он или мал, / От вашей критики спасения не знал». Поэтому любой намек на верность будущей жены Арнольфа вызовет град насмешек. Арнольф уверяет друга, что ему «известно, как рога сажают нам бабенки» и потому «заблаговременно я все расчел, мой друг». Наслаждаясь собственным красноречием и проницательностью, Арнольф произносит страстную речь, характеризуя непригодность к браку женщин слишком умных, глупых или неумеренных щеголих. Чтобы избежать ошибок других мужчин, он не только выбрал в жены девушку «чтобы ни в знатности породы, ни в именье / Нельзя ей было взять над мужем предпочтенье», но и воспитал её с самого детства в монастыре, забрав «обузу» у бедной крестьянки.

В доме почтенного Оргона по приглашению хозяина обосновался некий г-н Тартюф. Оргон души в нем не чаял, почитая несравненным образцом праведности и мудрости: речи Тартюфа были исключительно возвышенны, поучения — благодаря которым Оргон усвоил, что мир являет собой большую помойную яму, и теперь и глазом не моргнул бы, схоронив жену, детей и прочих близких — в высшей мере полезны, набожность вызывала восхищение; а как самозабвенно Тартюф блюл нравственность семейства Оргона…

Из всех домочадцев восхищение Оргона новоявленным праведником разделяла, впрочем, лишь его матушка г-жа Пернель. Эльмира, жена Оргона, её брат Клеант, дети Оргона Дамис и Мариана и даже слуги видели в Тартюфе того, кем он и был на самом деле — лицемерного святошу, ловко пользующегося заблуждением Оргона в своих немудреных земных интересах: вкусно есть и мягко спать, иметь надежную крышу над головой и еще кой-какие блага.

Элиза, дочь Гарпагона, и юноша Валер полюбили друг друга уже давно, и произошло это при весьма романтических обстоятельствах — Валер спас девушку из бурных морских волн, когда корабль, на котором оба они плыли, потерпел крушение. Чувство Валера было так сильно, что он поселился в Париже и поступил дворецким к отцу Элизы. Молодые люди мечтали пожениться, но на пути к осуществлению их мечты стояло почти непреодолимое препятствие — невероятная скаредность отца Элизы, который едва ли согласился бы отдать дочь за Валера, не имевшего за душой ни гроша. Валер, однако, не падал духом и делал все, чтобы завоевать расположение Гарпагона, хотя для этого ему и приходилось изо дня в день ломать комедию, потворствуя слабостям и неприятным причудам скупца.

Брата Элизы, Клеанта, заботила та же проблема, что и ее: он был без ума влюблен в поселившуюся недавно по соседству девушку по имени Мариана, но поскольку она была бедна, Клеант опасался, что Гарпагон никогда не позволит ему взять Мариану в жены.

По опыту собственной своей молодости хорошо зная, что за сыновьями нужен глаз да глаз, Аргант и Жеронт, когда покидали Неаполь по торговым делам, поручили попечение о чадах слугам: Октав, сын Арганта, был оставлен под присмотром Сильвестра, а отпрыск Жеронта Леандр — пройдохи Скапена. Однако в роли наставников и надсмотрщиков слуги не больно усердствовали, так что молодые люди были вольны использовать время родительской отлучки всецело по своему усмотрению.

Леандр тут же завел роман с хорошенькой цыганкой Зербинеттой, с которой и проводил все дни. Как-то раз Октав провожал Леандра, и по дороге к тому месту, где жила цыганка, друзья услышали, что из одного дома раздаются плач и стенания. Ради любопытства они заглянули вовнутрь и увидели умершую старушку, над которой проливала слезы молоденькая девушка. Леандр счел, что она весьма недурна собой, Октав же влюбился в нее без памяти. С того дня он только и думал что о Гиацинте — так звали девушку — и всеми силами добивался от нее взаимности, но та была скромна, да к тому же, как говорили, происходила из благородной семьи. Так что в его распоряжении оставалось единственное средство назвать Гиацинту своею — жениться на ней. Так он и поступил.

После долгих подсчетов и проверок записей Арган понял наконец, отчего в последнее время так ухудшилось его самочувствие: как выяснилось, в этом месяце он принял восемь видов лекарств и сделал двенадцать промывательных впрыскиваний, тогда как в прошлом месяце было целых двенадцать видов лекарств и двадцать клистиров. Это обстоятельство он решил непременно поставить на вид пользовавшему его доктору Пургону. Так ведь и умереть недолго.

Домашние Аргана по-разному относились к его одержимости собственным здоровьем: вторая жена, Белина, во всем потакала докторам в убеждении, что их снадобья скорее всяких болезней сведут муженька в могилу; дочь, Анжелика, может быть, и не одобряла отцовской мании, но, как то предписывал ей дочерний долг и почтение к родителю, скромно помалкивала; зато служанка Туанета вконец распоясалась — поносила докторов и нахально отказывалась изучать содержимое хозяйского ночного горшка на предмет изошедшей под действием лекарств желчи.

Своим нравом, убеждениями и поступками Альцест не переставал удивлять близких ему людей, и вот теперь даже старого своего друга Филинта он отказывался считать другом — за то, что тот чересчур радушно беседовал с человеком, имя которого мог потом лишь с большим трудом припомнить. С точки зрения Альцеста, тем самым его бывший друг продемонстрировал низкое лицемерие, несовместимое с подлинным душевным достоинством. В ответ на возражение Филинта, что, мол, живя в обществе, человек несвободен от требуемых нравами и обычаем приличий, Альцест решительно заклеймил богопротивную гнусность светской лжи и притворства. Нет, настаивал Альцест, всегда и при любых обстоятельствах следует говорить людям правду в лицо, никогда не опускаясь до лести.

Верность своим убеждениям Альцест не только вслух декларировал, но и доказывал на деле. Так он, к примеру, наотрез отказался улещивать судью, от которого зависел исход важной для него тяжбы, а в дом своей возлюбленной Селимены, где его и застал Филинт, Альцест пришел именно с тем, чтобы вдохновленными любовью нелицеприятными речами очистить её душу от накипи греха — свойственных духу времени легкомыслия, кокетства и привычки позлословить; и пусть такие речи будут неприятны Селимене…

Казалось бы, чего ещё нужно почтенному буржуа г-ну Журдену? Деньги, семья, здоровье — все, что только можно пожелать, у него есть. Так ведь нет, вздумалось Журдену стать аристократом, уподобиться знатным господам. Мания его причиняла массу неудобств и волнений домочадцам, зато была на руку сонме портных, парикмахеров и учителей, суливших посредством своего искусства сделать из Журдена блестящего знатного кавалера. Вот и теперь двое учителей — танцев и музыки — вместе со своими учениками дожидались появления хозяина дома. Журден пригласил их с тем, чтобы они весёлым и изысканным представлением украсили обед, который он устраивал в честь одной титулованной особы.

Представ перед музыкантом и танцором, Журден первым делом предложил им оценить свой экзотический халат — такой, по словам его портного, по утрам носит вся знать — и новые ливреи своих лакеев. От оценки вкуса Журдена, по всей очевидности, непосредственно зависел размер будущего гонорара знатоков, посему отзывы были восторженными.

Покинув молодую жену, донью Эльвиру, Дон Жуан устремился в погоню за очередной пленившей его красавицей. Его нимало не смущало, что в том городе, куда он прибыл по её следам и где намеревался похитить её, за полгода до того им был убит командор — а чего беспокоиться, если Дон Жуан убил его в честном поединке и был полностью оправдан правосудием. Смущало это обстоятельство его слугу Сганареля, и не только потому, что у покойного здесь оставались родственники и друзья — как-то нехорошо возвращаться туда, где тобою если не человеческий, то уж божеский закон точно был попран. Впрочем, Дон Жуану никакого дела не было до закона — будь то небесного или земного.

Сганарель служил своему господину не за совесть, а за страх, в глубине души считая его мерзейшим из безбожников, ведущим жизнь, подобающую скорее скоту, какой-нибудь эпикурейской свинье, нежели доброму христианину. Уже одно то, как скверно он поступал с женщинами, достойно было высшей кары. Взять хотя бы ту же донью Эльвиру, которую он похитил из стен обители, заставил нарушить монашеские обеты, и вскоре бросил, опозоренную. Она звалась его женой, но это не значило для Дон Жуана ровным счетом ничего, потому как женился он чуть не раз в месяц — каждый раз нагло насмехаясь над священным таинством.