МАРИЯ НИКОЛАЕВНА ЕРМОЛОВА (1853 —1928)

В Малом театре с 1870 г. по 1920 г.

Пламенность Мочалова, жизненная правдивость Щепкина, тщательность проработки роли Самарина, слиянность с воспроизводимым образом Прова Садовского — казалось бы, предельные вершины, до которых может дойти творчество актера. Те, кто видел Ермолову, знают, что ее гений, впитав в себя все значительные достижения прошлого, сумел слить их в гармоническое целое и, сверх того, дать еще нечто свое, неповторимое.
Застенчивая, неграциозная девочка, ничего не видевшая, кроме унылого подвала, где жила семья «второго» суфлера Малого театра — ее отца, из суфлерской будки восторгается игрой знаменитых актеров, мечтает о сцене. Самарин дает несколько уроков суфлерской дочери, и приговор его суров: из нее никогда не выйдет актрисы, пусть учится балетному искусству, ее дело плясать «у воды».
В 1870 г., когда из-за болезни Федотовой бенефис Медведевой мог сорваться, знаменитая артистка выпустила в заглавной роли «Эмилии Галотти» Лессинга балетную ученицу, о которой ее товарки рассказывали чудеса. Первая фраза Ермоловой наэлектризовывает зрительный зал, рукоплещущий ей, финал пьесы - единодушная овация и вызовы двенадцать раз («Такой дебют», — говорили знатоки, — бывает раз в столетие, а то и реже»).
Ермолова, тщательно «обдумывая роль» и представляя себе, - как она сама говорила словами Медведевой, — «все до последнего бантика», выверяя свои позы перед зеркалом и вместе с тем производя огромную внутреннюю работу над собой, из роли в роль совершенствует свое дарование и не только не растрачивает своего вдохновения - что выпало на долю Мочалова - но, подобно Щепкину, сохраняет его до последних своих выступлений, доводя свое мастерство до подлинного совершенства.
В мае 1920 г. последний выход Ермоловой - ее пятидесятилетний юбилей, когда она во всеоружии громадного мастерства, неувядаемой мощи и неизжитого вдохновения выступала последний раз на сцене (играя Марию Стюарт в сцене встречи с Елизаветой). Переполненный театр, как один человек, встал, приветствуя ее, и стоя провожал ее: так советская Москва чествовала гениальную актрису — первую в Республике народную артистку.
Ермолова умела в каждой роли потрясать зрителя, вызывая негодование против мещанской морали, семейного гнета, бесправия женщин. Ее призыв к восстанию в «Овечьем источнике» Лопе де Вега, где она играла Лаурексию, был брошен с такой ненавистью к тирании, с таким негодованием против насилия и произвола, что зрительный зал был охвачен общим порывом возмущения, готовым вылиться в грандиозную демонстрацию, - недаром пьеса была снята с репертуара.
Негодующий крик Ермоловой, когда Мария Стюарт, только что на коленях умолявшая Елизавету о пощаде, не в силах больше сдерживать своего гнева, переходит в ярость, и она начинает бичевать свою соперницу с титанической силой, объединяющей зрителей в единое целое, сливающееся и с вдохновенным творцом. Зритель с трепетом ощущает, что он воспринимает вершины актерского творчества, а Ермолова между тем все сильнее и сильнее разгорается, негодует, и трепет беспредельного возмущения, словно бушующая стихия, все продолжает нарастать. И как ни сильна потрясенность зрителей, каждый испытывает эстетическую радость от созерцания творчества, таящего в себе еще и еще большие возможности.
Ее игра в каждом спектакле была иной, но эдесь не было мочаловских взлетов и падений, а было лишь перенесение своей собственной эмоциональной зараженности с одного куска роли на другой,— каждый спектакль был новым творческим актом. И при этом Ермолова, подобно Прову Садовскому, не прибегала к внешним приемам перевоплощения, а, оставаясь всегда максимально индивидуальной, со своей, ермоловской, трепетной речью, со своим, ермоловским, нервом, со своим, ермоловским, лицом, умела убедить зрителя в отличии каждого создаваемого ею образа.
Ермолова умела неизмеримо обогащать материал роли, предоставленный текстом пьес современных драматургов, а в классических ролях (сама она считала своей единственной заслугой вопроиэведение шиллеровской Орлеанской девы) она умела приспособить к своим внутренним данным Шекспира, Шиллера и Островского.
Она своим творческим методом сумела доказать, что актер не иллюстратор драматурга, даже не его интерпретатор, а самостоятельный художник — творец, пользующийся материалом, предоставленным ему драматургом, для создания произведения самостоятельного искусства, искусства сценического. Со всей страстностью крупнейшей личности протестуя против социальной неправды, Ермолова воплощала в себе гармонический синтез актера-человека, актера-творца, актера-борца, и в этом синтезе заключалось основное, что отличало гений Ермоловой